Я еще напишу…
Екатерина Марголис: Пусть это все останется позади. Пусть эти печати, как связка воздушных шариков, поднимет нас и перенесет через моря и горы. Когда-нибудь я напишу об этом день за днем, шаг за шагом, кабинет за кабинетом, печать за печатью. Как штурмовали майдан, а мы сидели в оцеплении в коридорах опек. О кадках с фикусами в приемных и тоскливых стендах «Наша радость», об обшарпанных коридорах и надежде, теплящейся в каждой трещинке неидеально гладкой стены.
О том, как даже приход туда на время убивает жизнь в самых ее основаниях. И хочется самой бежать подальше в ужасе, пока еще теплится в тебе живая душа, бежать, забыв о том, зачем пришел. О том, какие удивительные люди встречаются, оказывается, за дверями кабинетов. О таянии снегов. О том, как старшие трутся и стараются понравиться всем без разбора, а младшие, наоборот, застыли в оцепенении и вся детская беготня и возня кажется хроникой немого кино.
Маленькие организмики на ножках — дома ребенка относятся к ведомству Минздрава, а детские дома — к Минобразования. Там лечат, делают прививки и соблюдают стерильность, там на каждой двери объявление: «Карантин по гриппу. СВИДАНИЯ с детьми запрещены». Там пересыльная — откуда отдают голенькими, даже трусы иди покупай. Здесь уже учат правильно застилать кровать, ходить и писать по линеечке. О том, что происходит на зоне. О том, как устами младенца вдруг говорит блатной мир. О том, что свобода отмирает по клеточкам внутри тебя и серый дождь за оконными рамами смывает черты твоего лица изнутри. И пугающая готовность, что в любой момент кто угодно может взять, отвести, решить твою судьбу как угодно. О том, как нам повезло встретить в этих стенах живую душу учителя и как одна живая душа способна если не спасти, но сохранить десятки.
О мальчике, выкармливающем бездомных собак на пороге детдома (чем не притча о лепте вдовы?). О прощальном письме десятилетней девочки матери, которая так не очнулась и не проспалась: «Я не уходила ни с кем, потому что ты моя мама, но я слишком долго ждала тебя. Ты так и не пришла. Теперь я уезжаю навсегда. Если я для тебя что-то значу, то забери сестру из дома ребенка. Мама, ты же еще можешь не пить и восстановить права. А я уезжаю навсегда. Прости и прощай».
Письмо по-прежнему лежит в личном деле удочеренной американцами девочки — мама за ними никогда не пришла. О том, как в два-три года не плачут, когда падают и ударяются и даже сейчас дома только спустя минут пять я неожиданно замечаю, как маленькое существо совершенно безмолвно трется об стенку лбом в каком-то углу и вижу огромные слезы: зачем плакать громко, если все равно не услышат и не утешат. Зачем протестовать против боли, если она тебе дана на всю жизнь. И невозможность поверить, что можно наконец не быть всем хорошими? А поверить и вправду трудно — и поход на детскую площадку вызывает ступор и ужас. И наконец уже комнаты не называются «палатами», хотя то и дело она ошибается и кричит «там, на кровати в моей палате», и что кухня — это не «столовая, где еду выдают».
И что, оказывается, когда качается зуб — и потом выпадает — его можно положить под подушку, и зубная фея принесет гостинец. Это производит куда большее впечатление, чем все рассказы об окружающем мире. А наутро за завтраком с городостью: -А знаете, когда у меня выпадет вот этот зуб, то мне Путин под подушку подарок положит!». Немая сцена домашних и тут только понимаешь, что фей в том детском казенном мире не было.
Единственный добрый мифологический персонаж, внушенный детям — это Тот-Кто-В-Кремле. И первая прогулка. И вместо радости — судорожно вцепившиеся в меня ручки говорят лучше любых слов: «Дети, горка, качели — это уже было…. неужели ты сейчас оставишь меня тут. Неужели ты отдашь меня обратно?». И мама-мама-мама, повторяющееся ежесекундно — проверить, неужели правда. И верность той другой маме старшей, которая помнит ее пусть в наркотических парах, пусть трижды предавшей и сдавшей, но помнит и отказывается называть мамой другую — только по имени и только нет-нет да и сорвется с языка: -Мама, мама, смотри, что я нарисовала! И снисходительная щедрость: младшая — что ж, пусть называет — она-то той другой не знала — ее счастье. И она права в своей внутренней верности.
Сейчас в эти первые дни каждый домашний каприз старшей ли, младшей ли — счастье. И главное достижение первой недели на свободе радостное «Нет» — и улыбка, и смех. И оттолкнуть ложку с кашей, и отвернуться с торжеством от котлеты, которую еще неделю назад пихали в этот безропотный рот. «Нет», можно сказать. «Нет» — нужно сказать. Свобода начинается с «нет» там, где покорное «да» – неприемлемо, разрушительно и невозможно. И, да, это можно считать актуальным политическим заявлением.
ФОТО из личного архива Екатерины Марголис
