О насилии, уязвимости и родительской ответственности
Вероника Хлебова: Многие мои ровесники выросли в насильственной среде…
Какую среду можно считать насильственной?
Нет, не только такую, где ребенка бьют, истязают или используют сексуально.
Игнорирование насущных потребностей ребенка, отказ в защите, запрет на «плохие» чувства, невозможность брать на себя ответственность за свои (родительские) чувства, отказ ребенку в его субъективном восприятии – это все насилие.
«…Я очень боялась расстроить маму. Мне даже в голову не приходило делиться с ней своими детскими печалями — так сильно я боялась, что она будет переживать».
«…Меня всегда хвалили за самостоятельность, умение без родительской поддержки справляться с трудностями. Только сейчас, в 60 лет я почувствовала сильный гнев на родителей за то, что они никогда не интересовались тем, как я живу, и нужна ли мне их помощь».
«…На все мои жалобы мать отвечала мне только: Этого не может быть! Учительница не могла тебя так грубо назвать, подружка – обмануть, отец – не сдержать обещание! Она не верила ни одному моему слову, и я до сих пор сомневаюсь в себе – действительно ли я права в том, что чувствую, или же я опять обманываю себя?»
«…Что бы ни происходило, во всем была всегда виновата я сама».
«…Родители твердили: «Мы делаем все правильно, а если ты чем-то недовольна, то это с тобой что-то не так»,
«…Когда я плакала от досады, мой отец лишь смеялся надо мной, называя нюней»….
Все эти люди отмечают, что довольно быстро поняли: помощи от родителей не будет, скорее, испытаешь еще большую боль, встретившись с обвинением, насмешкой, безразличием…
Человек, выросший в насильственной среде, становится сам себе насильником, отказываясь сочувствовать себе, и выращивает ложную идентичность или маску, которая позволяет ему адаптироваться и как-то выживать.
Думаю, насильственной может считаться такая среда, где нет даже идеи задавать ребенку вопросы:
— Что ты хочешь?/ Не хочешь?
— А тебе нравится?/ Не нравится?
Где не могут допустить, что ребенок боится или имеет свое мнение, или чем-то недоволен…
Где не дают высказываться и отказывают ему в его субъективности.
(«Нет, ты все чувствуешь неправильно. Надо чувствовать так, как считаю я!»)
И вообще, где ребенок считается объектом для реализации родительских ожиданий, а не человеком, который может быть отдельным, со своей отдельной жизнью.
Такой человек избегает близости, не позволяет себе иметь своих потребностей и желаний, ибо у него есть только опыт их невыполнения, не-реализации.
У него сохранилась боль от того, что он не получал чего-то критически важного, и он привычно не разрешает себе что-то хотеть или не хотеть, желать или не желать… Он по-прежнему полон ненависти к себе, стыда за себя и избегает любви… И реализует свои потребности только через компенсации – всевозможные зависимости.
Как уже говорилось, он избегает близких отношений, ибо близость связана с насилием, уязвимостью и беспомощностью, которые в его опыте ничем хорошим для него не заканчивались.
То, что уязвимость может быть ресурсной, питающей, становится невероятным открытием. Как? Уязвимость — ресурс?! Не может быть!
Представим себе здоровую, ненасильственную среду, там, где родители растят маленького ребенка. Он мал, беспомощен и очень уязвим. И если родители обращаются с его уязвимостью бережно, то ребенок НАСЛАЖДАЕТСЯ ею.
Что значит – обращаются бережно?
На первом году жизни – мать без необходимости не покидает ребенка, позже – не отвергает в качестве наказания за плохое поведение или невыполнение требований, не лишает своей любви и тепла ни при каких обстоятельствах…
В этом случае уязвимый ребенок остается в ощущении «я – хороший», и связка «я — плохой, потому что со мной плохо обращаются, и потому что я беспомощный и уязвимый» — не образуется.
Беззащитность, напротив, становится ресурсом: «Когда я маленький и слабый, все обо мне заботятся, ко мне приходят на помощь», и еще: «Меня просто любят — ни за что, просто так».
Выросший в таком ощущении человек не стремится отчаянно спрятать свою уязвимость вместе со всеми «неподобающими» чувствами — она для него естественна, он может легко в нее «входить» (в болезни или другом не-ресурсе), и так же легко из нее выходить, когда не-ресурс заканчивается.
Такому человеку не нужно изо всех сил прятать свою «слабость» за компульсивной «мужественностью» или не менее компульсивным «спасательством».
Человек, не падающий в обморок от своей уязвимости, может признавать свои ограничения: «Я не все могу, не все в этом мире зависит от меня»; и умеет просить о помощи.
И, разумеется, такой человек терпим к тем, кто сам уязвим. К детям, женщинам… К ограничениям других людей…
Признание уязвимости – это основа подлинного сострадания, к себе и к другим.
И еще: именно способность принимать свою уязвимость позволяет нам быть в близости там, где мы рискуем показывать себя несовершенными, чувствующими, совсем не супергероями, ранимыми, но такими трогательными и желанными — без ужаса и стыда.
Коротко обобщу последствия семейного насилия:
1. Отказ от себя, своих потребностей и желаний.
2. Отказ от близости как источника потенциальной боли.
3. Отказ от уязвимости в пользу собственной грандиозности:
«Все, что со мной случается, в том числе то, что чувствуют другие люди, зависит от меня». В помощь этой грандиозности прилагаются вина и стыд, которые напомнят о несоответствии, ну, и контроль других людей и себя, чтоб не чувствовать стыда и вины.
Понятно, что все эти отказы не приносят ничего, кроме того, от чего хочется убежать – душевной боли.
Есть другая крайность этого спектра, характерная для современных родителей, намучившихся от тирании, испытанной в собственном детстве.
Они пытаются компенсировать своим детям то, что не получили сами, и создают как будто демократичную, ненасильственную среду – там, где вроде бы много свободы. Там, где ребенку боятся сказать «Нельзя» или «Нет». Интересуются его мнением там, где нужно брать ответственность и принимать решение («Можно мама пойдет на работу?»), слишком рано пытаются прививать ответственность («Мы опоздали в садик, потому что ты не смог рассчитать время…»). Ребенку покупаются игрушки, которых он не хочет, или стараются обеспечить ему такие блага, в которых он не нуждается.
Именно поэтому сейчас растет поколение тревожных детей, которым родители не устанавливают границы из страха «навредить», а ребенок без границ становится, опять же, либо инфантильным, либо контролирующим.
И тогда такая «безграничная» среда тоже может считаться насильственной, ибо она игнорирует подлинные потребности ребенка и, в первую очередь, его потребность в ответственных родителях, обладающих здоровой властью.
Итак, среда без насилия – это такое пространство, где есть уважение к правам, потребностям ребенка, где он может жить без страха быть уязвимым, и где присутствуют границы, благодаря которым ребенок чувствует себя в безопасности.
