Об умирании
Вячеслав Гусев: Однажды я пообещал выступить с концертом «Икарос» на большом психолого-эзотерическом фестивале. Набрался полный зал. Я попросил помочь мне Богинюшку (Ольгу Вербицкую) и одного из своих давних студентов.
Собрался я запеть. И тут у меня началась полноценная практика умирания. Дело в том, что для того чтобы спеть по настоящему высокую песню необходимо прийти в высокое состояние, а когда в него приходишь — обостряются все нерешенные негативные процессы. В общем собрался я петь и начал умирать. Пытаюсь взять ноту и падаю со стула. Осмотрел я зал и понял, что происходит. Весь зал, вся его обстановка спорили со мной. Такие песни нельзя петь в таком зале и для людей, которые просто пришли развлечься, поскольку им нечем было занять вечер. Им не это нужно. Когда смерть стоит рядом становишься очень правдивым. Я сказал залу, все что думал.
Видимо вид у меня был очень хорош. Зал меня услышал.
Перед сценой бегала организатор фестиваля. Я и ей сказал все что думал. О том, что для того чтобы вести людей к чистому и высокому хорошо бы зал сначала побелить и покрасить. А там и сознание подтянется. Спасибо ей любимой все выслушала. А дальше я понял, что если не уползу за кулисы — упаду прямо на сцене. И пошел я за кулисы. Богинюшка побежала за мной. У нее недавно бабушка умерла. Она еще помнила этот гаснущий взгляд. А тут у меня такой же. Пригрозила мне девочка кулаком: «Не вздумай тут умереть», — и пошла на сцену. Зал то сидит. Ждет выступления.
Так она вдвоем с моим студентом оказалась перед зрительным залом. Они должны были быть вторыми лицами, а стали первыми. Да еще я закулисами. Как тут не прийти в высокое расположение духа? Начали выступать.
Публику то я нечаянно разогрел как следует. Проникновенно сказал. Хорошо поет, Богинюшка. Очень высокие песни. Как запоет — тут я и падаю замертво. Головой в мусорное ведро. Руки-ноги холодеют, в глазах темно. И не поймешь — то ли учит меня Вселенная, то ли правда я заканчиваюсь.
Cura te ipsum — исцели себя сам. Девиз древних медиков. Начал я петь тихонечко, к душе своей прислушиваться. Вроде в глазах светлеть начало. Студент мой на барабане играет — ритм очень хорошо. Возвращает на землю. Раньше воскрешали с помощью ритма. Сел я уже. Начал тихонечко раскачиваться в такт ритма. Песню свою громче пою. В сознании ничего кроме песни и ритма. И начинаю понимать, как я набрался столько энергии смерти. Все про себя увидел. Всякий раз когда я делал не то, что хочу — я убивал себя. Каждый раз когда я говорил кому-то «Да», в то время как хотел сказать «Нет» — я убивал себя. Каждый раз когда я не позволял себе сказать или сделать то, что хочу — я убивал себя. Вот и накопилось во мне смерти. Выглядел то я как живой, а на самом деле давно уже не жил — функционировал.
Самое грустное, что я понял — такие мои действия никому не на пользу. Ведь на самом деле люди, ради которых я все это делал не желали мне смерти. Они то, любимые, хотели чтобы я делал все что я делал — просто так. Не такой ценой. Жертвовать своей жизненностью выбрал я сам — никто меня об этом не просил. Вспомнилась мне классическая рекомендация стюардесс из самолетов — надень кислородную маску на себя, потом на ребенка. Понял, что не хотел я ни ехать на этот фестиваль, ни выступать в этом зале — да организатор человек хороший и людям я здесь нужен. Убью-ка я себя еще самую малость, ради хороших людей — оказалось предел. По мере того как я понимал, что не хочу, и не могу больше так делать — жизнь в меня возвращалось с каждой живой мыслью. Песня моя становилась громче живее и веселее. Ребята меня услышали — тоже радостней запели. В общем хэппи энд.
Концерт удался.
Сразу после концерта я вызвал такси и уехал с фестиваля в нормальную гостиницу. Я тогда понял, что устал сеять разумное, доброе, вечно в подвалах и обшарпанных пансионатах. Что двадцать лет назад это было оправдано, а сейчас больше не хочу. Храм должен быть храмом, а в подвале должны храниться соления. Людям там не место. Я очень благодарен тем, кто сейчас строит новые храмы, чистые и красивые. Современные храмы всех учений и всех религий.
В прошлом году смерть вновь обвеяла меня своим дыханием. Было это в горах. Я взобрался на большой камень — тонны полторы весом. И камень вдруг ушел из под моих ног, хотя казался незыблемым. И я вместе с ним полетел в пропасть, очень остро чувствуя, что одно неосторожное движение этого камня и меня не будет. И вместе с тем, Вселенная вновь была со мной очень бережна. Пролетев по каменной осыпи метра три, я никак не поранился, отделался только гигантским кровоподтеком на пятой точке. И все. Еще очень остро осознал, что моя жизнь совершенно не в моих руках.
Ощущение жизни вновь обострилось во мне. И назавтра я проревел весь день в мыслях о том, что людей вокруг много, а живых почти нет. Все так себя занасиловали, что почти и не живут. Только действуют. Непрерывно что-то делают, делают, а зачем?
Нам изнутри не очень видно, но мы родом из культуры самоубийц. Раньше было принято насиловать себя и других ради светлого будущего, а сейчас то ради чего?
«Какой смысл так много сил и времени уделять тому, что все равно не возьмешь с собой», — говорят индейцы. И в самом деле. Какой?
Я не знаю почему Вселенная так добра ко мне, что периодически встряхивает: «Эй! Ты там! Не засыпай! Живи!» И я не знаю, почему именно сегодня мне захотелось написать именно об этом. Возможно, как напоминание самому себе. А может как отклик на чью-то просьбу.
