Рефлексия. Личное.
Я очень долго размышляла перед тем, как это написать — стОит ли вообще об этом говорить? Не слишком ли лично? Нужно ли оно вообще? Но после того, как мне прислали комментарий на эту тему, об извлечении НАСТОЯЩИХ первых впечатлений из-под сглаживающих воспоминаний «в садике было неплохо», я решила попытаться написать. Написать то, что я НА САМОМ ДЕЛЕ чувствовала.
Это очень личный пост. Поэтому комментарии раскрывать не буду никакие. Но кто желает написать свои истории — присылайте, пожалуйста, я буду очень рада. Может быть, мой текст поможет кому-нибудь расхламить собственную память, и вытащить то, что старательно скрывалось много лет? Общее мое воспоминание — в садике было довольно неплохо, иногда очень интересно. Ко мне хорошо относились воспитательницы — я была «хорошей девочкой», «умным ребенком», меня ставили в пример. У меня всегда были подружки — я была «принятой» в коллективе. Мальчики меня не били (в отличие от многих девочек), и вообще не обижали, а наоборот — рыцарствовали :).
Мне редко делали замечания, еще реже — ругали (и то — попадалась «под горячую руку» с нашалившими детьми), и совсем никогда не наказывали (не ставили в угол носом в стену, не шлепали, и т.п.). Садик у нас был интересный — с нами занимались, был живой уголок, игры всякие сюжетные придумывали — то мы играли в «правила дорожного движения» — были огромные светофоры, мальчики надевали форму милиционеров (мне как Даме Сердца дали подержать полосатую палочку :)), то в пожарных (мы садились в «машину» и ехали «тушить пожар», потом бегали как угорелые с игрушечными ведерками). В общем — моя садовская жизнь была вполне «благополучной». Хотя начиналась она совсем не радужно — я как раз из тех, кто «поплакал и привык».
И я прекрасно жила со стереотипом «садик необходим для развития», и мне шесть лет в университете советские профессора вбивали то же самое. Я помню очень четко, как на одном семинарском занятии нам говорили, что ребенка ОБЯЗАТЕЛЬНО отдать в сад не позже трех лет. Я подняла руку, и «подтвердила примером из практики» — да, надо раньше, меня вот отдали в четыре, и это было поздно, я плохо привыкала к коллективу, надо было раньше, вы правы!
С этим клише в голове я прожила ровно до рождения собственной дочки. А однажды ночью я смотрела на нее и думала: ПОЧЕМУ ее НЕОБХОДИМО отдавать чужим людям?! Ей это надо? НЕТ! Мне это надо? НЕТ! Поскольку я не люблю бессмысленных действий, то постаралась серьезно разобраться с этой темой. А главное — из-под всех воспоминаний «было весело и интересно с детьми» извлекла совсем другие. Первые.
На уровне ощущений, вкусов, запахов и эмоций.
До четырех лет я росла у бабушки с прадедом — маме «нужно было учиться». Бабушка жила в маленьком провинциальном городишке в Тверской области, у нее был свой дом. Меня никуда специально не водили — какие занятия в то время? Тем более в провинции? Но чтобы мне «было с кем играть», ко мне иногда приходили старшие девочки-соседки, уже школьницы. Мы очень весело играли, с ними было интересно — о, какие сюжеты :)!
Еще у меня был сосед-приятель на год старше. Но, когда мне исполнилось 4 года, меня привезли в Ленинград — ребенок «должен привыкнуть к коллективу». Ребенком я была очень общительным, постоянно знакомилась с детьми даже в пятиминутном стоянии на автобусной остановке. Когда меня привели первый день в садик, я просто обалдела от такого количества «соратников по играм» и разнообразнейших игрушек! Воспитательницы меня приняли очень хорошо. К тому же так получилось, что не было мест, и я пошла в группу, где была младше всех на целый год. Самая маленькая, кудрявая, живая и умная девочка — прелесть!
Воспитательницы поумилялись, я рассказала кучу стихов «с выражением», и за день успела переиграть со всеми детьми: девочки мне очень обрадовались, я всегда могла быть «дочкой» в игре «дочки-матери», я же была маленькая, младше всех! Когда вечером пришла мама, заявила, что буду еще играть, и пусть она подождет. Девочки меня облепили и просили «не забирать нашу Мариночку». Воспитательницы всячески хвалили и говорили, какая редкость — так легко ребенок влился в коллектив! Мама сияла. Мы пришли домой, я взахлеб рассказывала всем, как интересно в садике.
Потом наступил второй день. Я стояла и смотрела в темное окно — там мама спускалась с крыльца и улыбалась, махая мне рукой. Я помахала и вдруг разревелась: «Мама! Я не хочу тут быть! Отведи меня домой!». Слезы потекли ручьем. Чем дальше уходила мама, тем сильнее я плакала.
Подошли девочки, позвали играть, «как вчера». Мне совсем не хотелось играть — я оплакивала мамин равнодушный уход. Как она может идти и еще улыбаться, если я плачу и ее зову?!! Почему она уходит, если мне здесь не хочется быть?!! Я думаю только об одном — если побежать на улицу, ее можно догнать? Ко мне подходит воспитательница, и очень строго отчитывает — плакать нехорошо, ты маму расстраиваешь! Вот она пойдет на работу из-за тебя грустная, и будет плохо работать, и ее накажут! Я страшно перепугалась. Слезы высохли. Внутри, по всему телу, разлился холодный страх.
Еще мне стало страшно, как на меня посмотрела воспитательница.
Я любила рассматривать лица людей, даже незнакомых. И глаза — это самое интересное! Но у нее как будто не было лица. И глаза смотрели так не-понастоящему — сквозь меня. Девочки опять меня позвали, но я опять отказалась. Мне нужно было постоять и подумать. У окна мне стоять не разрешала воспитательница — «там дует, иди играй». Играть было неинтересно.
Девочки обиделись и стали дразнить меня «ревой». Я опять расплакалась и пошла пожаловаться воспитательнице. Она меня отчитала, что я ябедничаю и до сих пор «плохо себя веду» в то время, как дети давно играют спокойно. Девочки поскочили и стали дразнить меня «ябедой». Я не знала этого слова. Я не могла понять — что же я сделала плохого?! ЧТо такое «плохо себя веду» — жалею, что ушла мама? Не хочу играть с чужими девочками? Стою у окна и смотрю на улицу? Я не могла найти ничего плохого. Мне стало совсем тошно. Я проглотила слезы из страха, что меня опять заругает воспитательница «без лица».
***
Я на прогулке.
Брожу туда-сюда, рассматривая дорожку из-за калитки в садик — когда-то по ней должна придти мама! Утром она сказала «скоро», но это уже так долго! Я не знаю, наступит ли это вообще. Мне страшно, что мама не придет никогда. Плакать я теперь боюсь. Только все время озираюсь на эту дорожку и тихонько, вполголоса твержу: «Мама. Мама. Мама». Вдруг вижу бабушку! Она пришла проведать — как я в садике? Я со страшным воплем бросаюсь на холодную железную сетку.
Она противно впивается в лицо, больно прислоняться лбом. Но я все равно прижимаюсь изо всех сил, пытаясь дотронуться до бабушки. У меня не пролезает рука в «клеточки» сетки, от этого я кричу еще громче. «Бабушка, пожалуйста, возьми меня! Не надо меня оставлять, здесь очень страшно!». Бабушка по ту сторону сетки пытается меня погладить и тоже плачет. У нее тоже не пролезает рука в «клеточку». ПОдходит воспитательница, силой отрывает мои руки, и оттаскивает меня на площадку. Вторая подходит и отчитывает бабушку за то, что она «нервирует ребенка».
Воспитательница больно волочет меня за руку, я не успеваю за ней. Она постоянно ругается, что я «очень плохая девочка», «расстраиваю маму и бабушку». «Смотри, бабушка из-за тебя заплакала! Как тебе не стыдно! Посмотри -все детки играют и не плачут!». Я не хотела видеть «всех деток». Я не понимала, как они могут тут играть и не плакать! Тут тети без лица! У них страшные глаза! Здесь железная сетка и холодные окна! Но дети, равнодушные ко всему, весело бегают друг за другом. Внезапно я понимаю, что ОДНА.
Я между всех миров. Одна-одна. Я не с бабушкой — ее мир остался где-то там, вожделенный и недоступный. Я не с мамой — она постоянно уходит. Я не с детьми — они заняты глупыми играми тогда, когда мне так тяжело. Я не с воспитательницами — они «без лиц» и «без глаз», меня даже не видят. Я ОДНА. Это было ясно, как неожиданный инсайт.
***
В детском садике все очень некрасивое.
Даже игрушки, которые мне так понравились в первый день, оказались очень некрасивые. Равнодушные общие куклы, ни одну из которых не хочется сделать «дочкой». То ли дело моя любимая Оленька, которая выдерживала «уколы» цветными карандашами, стрижку настоящими ножницами, и «закапывание капель» в ту самую дырочку, откуда раньше доносился голос.
ПОчему-то нет обоев. А я так люблю смотреть на узоры и преставлять, на что они похожи! Я знаю, что рядом с этажеркой в цветах прячется «слон», если вот эту веточку считать хоботом. Над дедушкиной кроватью есть мишка, если присмотреться хорошенько. Почему все-таки нет здесь обоев? ВСе очень некрасивое. Мне это не нравится.
***
Нас усаживают обедать. Очень некрасивые тарелки. Нам прочитали рассказ про то, как дети быстро все доели, и увидели, какие у них тарелки на дне. Мне это неинтересно — я вижу, что там не может быть ничего красивого. Я не хочу есть. Когда принесли второе, я с трудом подавляю рвотный позыв — меня ни разу не рвало, я не знаю, что это такое, но как-то чувствую, что лучше так не делать под строгим взглядом нянечки. На тарелке — жареная капуста и кружочек свежего огурца. Капуста распространяет настоящую вонь. Я не могу взять эту тарелку.
Я говорю, что не буду это есть, и что это противно. Ко мне подходит нянечка, насильно запихивает ложку в руку, и говорит, чтобы я все съела быстро, дочиста. Почему они едят капусту ложкой? Мы всегда второе едим вилкой. Нянечка еще раз оглядывается на меня и говорит, что если не начну есть, она меня покормит. Мне страшно — у нее очень большие и грубые руки. Я не хочу, чтобы она ко мне прикасалась, она очень больно берет за плечи, когда подходит.
Девочка за моим столом, увидев мои страдания, сочувственно посоветовала каждую ложку капусты заедать маленьким укусом огурчика — она сама так делала, и все доела. Потом нужно быстро выпить компот, и ничего! Я мужественно поднесла ложку ко рту. Не смогла проглотить. Девочка говорит: «Ты смотри на огурец, будет не так противно!». Я смотрю на огурец. Беру его в руки, нюхаю. Со слезами проглатываю капусту.
ДОчиста доесть не могу. Дети давно спят, а я сижу перед половиной порции капусты и плачу. Плачу тихонько, стараясь делать это незаметно. Во рту капуста. Нянечка подходит — мне страшно. Я не знаю, что она хочет сделать, но от нее ощущение угрозы. Она, к моему удивлению, разрешает мне выйти из-за стола и лечь в постель.
***
Нужно спать. Спать днем я ужасно не люблю. Сначала долго уговариваю бабушку «почитать еще», потом «еще», а когда у нее совсем устает голос и она все же укладывает меня в мою кроватку, я начинаю рассказывать ей сама придуманные истории. Потом еще немножко играю в «снег» — белый пододеяльник это сугроб, а мои пальцы — маленькие зверюшки, которые прокопали там, в сугробе, норки. Потом засыпаю.
Здесь некрасивые кровати и некрасивое белье. Не поиграть в «снег». Воспитательница подходит, велит мне лечь на правый бок и положить под голову ладонь. это все очень неудобно. Я никогда так не сплю. Зачем класть ладонь? Гораздо мягче на подушке. Воспитательница строго говорит, чтобы я не спорила, слушалась и скорей засыпала — чем скорей я усну, тем скорей придет мама. Я со страхом думаю, почему не догадалась лечь утром, вместо всего этого кошмара?
Во сне меня вырвало, несколько раз. Нянечка взяла меня в душ и ругалась за то, «что я наделала». После жареной капусты я слегла на несколько дней с отравлением — три дня лежала без движения и ничего не ела. Рвотный рефлекс на один вид жареной капусты был до пятнадцати лет.
Вечером пришла мама. Ей отдали мои грязные вещи и сказали, что я очень плохо себя веду и ничего не ем.
***
На новый год мне дали почетную роль — я должна загадывать загадки самому Деду Морозу!
Я очень хорошо читаю стихи, и мне всегда дают какие-нибудь роли на праздниках. Одна противная девочка все время мне завидует и каждый раз меня пытается сбить, когда я рассказываю. Но ей все равно не дают ролей.
Странно. Я улыбаюсь, когда разговариваю с Дедом Морозом, смеюсь, когда танцую с мальчиком польку и с девочками танец снежинок. Но вот я рассматриваю фотографию «с подарком под елкой» — голова втянута в плечи, рот сжат, руки занимают «оборонительную позицию».
***
Мы рисуем. Мальчик спрашивает меня, умею ли я рисовать звезды? Звезды? Конечно! Какие только не умею! РАзные-разные! Я показываю свои прекрасные звезды. Он смеется и говорит, что я ничего не понимаю. Надо рисовать только «красную» звезду, и не отводя карандаш от бумаги! Я не понимаю, что такое «красная» звезда. Разве бывают красные звезды! Ведь они золотые и серебряные — это же видно на небе! Они ведь блестят! Но дети, сидящие рядом и слышавшие наш разговор, поднимают меня на смех. Оказывается, бывает только красноармейская звезда. А я маленькая и этого не знала. Мне становится стыдно.
***
Мы делаем закладки. Это очень интересно — нужно просунуть бумажную полоску сквозь прорези в картонке. Оказывается, это не так просто. Я очень переживаю, что у меня не получится. Мне опять страшно. Я не знаю, почему. Но я уверена — если я не смогу просунуть свою полоску, то произойдет что-то ужасное. Мне хочется сжаться и стать маленькой-маленькой, как мышка. Чтобы никто не видел,как я просовываю полоску. А когда все получится, «увеличиться» и радостно показать воспитательнице свою закладку. Вообще очень часто хочется стать маленькой, как гномик, или исчезнуть вообще. Я все время мечтаю о шапке-невидимке — я бы целый день ее носила в садике!
***
У меня есть постоянная лучшая подружка, я все время с ней играю. Иногда ко мне подкрадывается ощущение того, что дети, которые старше меня на год почему-то глупее. Я ничего не могу с этим поделать. Подружка очень хорошая, но я ее только терплю. Странно, когда я играю с друзьями не из садика, мне с ними лучше.
***
В садике есть удивительная игрушка — деревянный сборный домик. С прекрасными окошечками, у которых настоящие рамы. Только стекол нет. И дверь открывается и закрывается — такое чудо! У меня никогда не получается его собрать — мешают другие дети. Почему-то все подходят друг ко другу, и начинают играть в ту игрушку, которую ты уже занял. И вот мне так и не удается закончить этот дом. А однажды воспитательницы собрали его и положили красиво в коробку. Теперь с ним можно играть, но нельзя разбирать и собирать заново. Я не знаю, как же тогда играть?
***
Весна, солнышко.
У стены детского сада проклюнулась травка. Там собрались девочки-заводилы. Обычно они меня не принимают, потому что я маленькая. А тут позвали — я приближаюсь с опаской. Они рвут эту первую травку и говорят мне ее есть. Я в недоумении — я знаю, что траву едят коровы, а не люди. Девочки вручают мне травинки, и говорят, что это «надо есть, потому что витамины». В ужасе я жую эту травку. Я не знаю, что будет, если я откажусь это делать. Но мне в голову не приходит не подчиниться — страшно! Мне горько во рту, я не могу проглотить. Потом, улучив минутку, отбегаю на безопасное расстояние и выплевываю все изо рта.
***
Мою подружку дразнит мальчик (он хулиган и никогда не слушается, его часто ставят в угол). Мы с ней, как можем, защищаемся. Но вот за подружкой приходит папа, и она победно кричит: «Сейчас все папе расскажу!». Я предвкушаю момент «расправы» — мне ведь жаль подружку. Мальчик продолжает дразнить при папе. Папа говорит, что «так нехорошо», и просит прекратить. Мальчик смеется, и отвечает: «А мы все равно ее будем дразнить, когда вы не видите!». Папа повержен. У него такое странное лицо.
***
Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в другой район. Я пошла в «свою» группу по возрасту. Ни разу не плакала. Садик очень любила, играла и дружила со многими девочками, воспитательницы меня только хвалили и говорили, что эта девочка «точно отличнице будет, такая умница!». С некоторыми детьми попала в первый класс. И думаю, что нет ничего «положительного» (действительно положительного — я же играла, дружила, и т.п.!), что я не согласилась бы с легкостью выбросить и из своей памяти, и из своей души.
Смотрите также цикл лекций педагога, психолога Анны Быковой про адаптацию «Дела САДовые»
