Волшебная сказка, которая заканчивается свадьбой
Светлана Адоньева: Давайте я представлюсь… Зовут меня Адоньева Светлана Борисовна. Я доктор филологии, работаю на кафедре истории русской литературы Санкт-Петербургского Государственного Университета, а еще − в секторе фольклора Института Истории Искусств. Сфера моих занятий – фольклор, полевые исследования на русском севере. Такого рода занятия, когда ими долго занимаешься, привели меня к вопросам в отношении повседневности той культуры, в которой я живу. Осознание того, что ты не понимаешь свою собственную культуру − веское основание для занятий традиционной культурой. О ней мы можем получить представление, наблюдая и исследуя отечественную деревенскую культуру.
Мы очень близки к этой культуре, мы говорим на том же языке, что наши прабабушки и прадедушки. Они обычно − из деревни. За редким исключением, все здесь присутствующие – горожане лишь во втором-третьем поколении.
Вопрос: А как же сталинская индустриализация?
Светлана Адоньева: В середине 20-х годов 83% населения РСФСР – это крестьяне. То есть поколение наших прадедушек и прабабушек воспитывалось в традициях дореволюционной деревни. Мы помним своих предков «в теле своем», наше тело несет эту память миллионом привычек: как готовится еда в нашем доме, каким образом мы укладываем спать детей, тряся их и баюкая. Это куча всяких вещей, которые мы не осознаем, воспроизводя их по традиции. По традиции мы собираемся на Новый год у бабушки. Мы же не думаем, почему именно у бабушки. Это очевидная для меня мысль: ровно там, где мы не осознаем, мы воспроизводим привычки своих родителей, как те − привычки своих. И так далее.
Если мы зададимся вопросом: «Почему нужно чистить зубы утром?» — «Потому что мама велела», хотя мы знаем, что нужно после еды, но все равно будем до – парадокс! Но мы воспроизводим это рутинное действие так до тех пор, пока не взбунтуемся против мамы или папы. Все эти вещи, они и есть повседневность. К повседневности относится смерть (она повседневна), любовь (она повседневна), желание быть не одному, желание успеха – это все повседневность. Каждый живет в повседневности как в батискафе и думает, что он такой одинокий пловец в океане, такой уникальный в своих переживаниях. Но на самом деле мы не уникальны. Слава тебе, Господи, можем на чем-то сойтись и соединиться. Можем соединиться в чем-то несуществующем, в какой-то глупой фигуре (Бодрийяр назвал такие фантомы желания симулякрами), а можем соединиться в общем чувстве. Можем. Но нынче у нас в сфере чувств какое-то бормотание. Невнятность, неартикулированность чувств связана с тем, что в той культуре, в которой мы с вами взрощены, с чувствами не принято иметь дело. Они не проговорены, они впаяны в повседневность: мы будем отказываться чистить зубы вместо того, чтобы осознать свое стремление к независимости… Мы не умеем говорить о своих чувствах и не умеем их различать…
Вопрос: Что это значит?
Светлана Адоньева: Сначала поживите с тем, что я сказала… Если кто-то оказался свободен от детского сада (не случилось с ним этого), то в семь или в шесть лет он пошел в школу (до школы никакого категориального аппарата нет и быть не может, все в метафорах исключительно). В школе ему говорят: «Видишь, яблоко – это шар, видишь, стол – это круг». Нет никакого круга или шара. Есть яблоко и стол. Но предлагаются воображаемые абстрактные формы, и они становятся форматом восприятия. У бедного семилетнего школьника начинают развивать абстрактное мышление, вообще игнорируя то, что он чувствует. И он учится игнорировать собственные чувства и восприятие. И привыкает к этому, чтобы опознавать, а не воспринимать. Но в нашей же культуре есть и иной опыт отношения с чувствами. С группой студентов мы работали на Северной Двине (это было 20 лет назад). Мои подопечные пошли по деревням, а я отправилась к соседке (чуть постарше меня) познакомиться. Она мне говорит:
- Куда пошли твои девки, ну куда?
- К Марье Петровне…
- Ты что, не видишь что ли?
- А что я должна видеть?
- Что к Марье Петровне нельзя ходить!
- Почему?
- Она же их сглазит в три секунды, ты что, слепая?
- Я не вижу…
- Ну ты же взрослая женщина!
С ее точки зрения для взрослой женщины нормально уметь различать, в каком человек духовном состоянии. Так же нормально, как уметь петь и готовить, это такие нормальные качества. В деревенской традиции люди имеют доступ к своим чувствам. Выстраивать свое поведение, слушая свои чувства и доверяя им, что со стороны зачастую выглядит нерационально, – нормальный навык нормального взрослого человека. В нашей практике это происходит не так. Вот подходит к вам неприятный человек и говорит: «Пойдем-ка с тобой, Петя или Маша, чаю попьем», и что вам ему ответить? «Отойди, ты мне неприятен»? Вы же чувствуете, что он неприятный, вам же тело это говорит. И вы отвечаете ему: «Извини, я уже пил…» Мы врем, мы уже не можем быть искренними. Мы даже не знаем, что нас беспокоит в этом предложении: для того, чтобы мы осознали, что чувствуем, нужно совершить большую внутреннюю работу, а нас никто этому не учил.
Наши отношения с деревенской культурой очень сложны: в нее уходят корни нашего рода, мы не имеем к ней доступа на уровне сознания, но имеем обременение на уровне тела.
ОТНОШЕНИЯ С КУЛЬТУРОЙ
Итак… Наши дедушки и бабушки вмонтированы в наше тело в виде наших ДНК, в виде наших привычек, ожиданий и так далее. Как все это происходило, как происходило наследование? Социальные изменения в советской деревне, происходившие в 30−е годы, по-разному коснулись мужчин и женщин последующих поколений. Я думаю, что социальные трансформации деревни, изменения в ее иерархии, традиционно организованной по полу и возрасту, определили возникшую в результате в нашей современной культуре гендерную кривизну.
Вопрос: А в чем выражается кривизна?
Светлана Адоньева: Мужчины − подросшие мальчики и слишком взрослые женщины, независимо от возраста. Очень юные мужчины, которые не могут реализоваться в соответствующем возрастном статусе, и женщины, которые, выйдя замуж, пытаются занять ту позицию, которая не была в традиции свойственна молодой замужней женщине. Я все про это со временем расскажу…
Существует понятие физиологического возраста и понятие социального возраста. Физиологический возраст – это то, что накапливается плавно, социальный возраст – это то, что ты должен в определенный момент осознать и этому просоответствовать. Изменение социального возраста происходит скачками.
В русской крестьянской культуре достаточно явно было выражено разделение на четыре мужских социальных возраста и четыре женских. Это было явлено на уровне языка. Дева, молодуха, большуха, старуха – лексика для определения женских социальных возрастов. Парень, мужик, большак, старик – для мужчины. С девочек начнем или с мальчиков?
Вопрос: С девочек!
СЮЖЕТ ДЕВКИ
Светлана Адоньева: В деревенской устной речи, вплоть до сегодняшнего дня, дочкой взрослые мужчина и женщина называют взрослых посторонних женщин. Дочка будет названа девкой. Соответственно, мой сын – «парень», от момента рождения до брака, а дочь – «девка» от рождения до брака. Девка с момента рождения − символический капитал семьи, она ценность (в отличие от парня, он − капитал экономический). Она ценность, потому что семья потом поменяет ее на связи: мы ее вырастим, она будет распрекрасная, и мы ее выдадим замуж, обязательно за ровню (чтобы не быть «бедными родственниками», но и не стыдиться новой родни), и тогда наш род расширится и укоренится. Почему, например, я поеду в Нижний Новгород и не поеду в Архангельск? Да потому что в Нижнем Новгороде у меня сватья живет, мне есть где остановиться.
Родственная сеть, выстраиваемая посредством браков и поддерживаемая взаимной гостьбой и подарками, обеспечивает каждого своего члена разнообразными ресурсами: от гостинцев в виде грибов, меда или мяса из деревни, до протекции при поступлении на учебу или работу или предоставлении временного крова. Если ты отдал замуж свою дочь в другой род, ну как же ты попрешь против этого рода? Как откажешь сватам и зятю в протекции? У вас же отношения свойства. Отношения свойства – это серьезный социальный институт, он цементирует систему негласных взаимных обязательств. Лет с пяти-семи или сразу у девки начинает копиться приданое – это то, что войдет в ее будущий род, род мужа, будет отдано в семью мужа, но при этом будет принадлежать ей и ее детям. Если, например, по какой-то причине брак расторгался, приданое оставалось за женой. Если она, например, умирала, приданое переходило ее детям, не растворяясь в имуществе семьи мужа. Кроме приданого была и другая материальная составляющая свадьбы – дары, их женщина должна была раздарить семье своего мужа. Итак, лет с пяти-семи девочка начинает зарабатывать, ее приглашают в няньки, и все, что ей дают, она складывает к себе в сундук. Деньгами девушкам тоже дают, по той причине, что всеми вечеринками, которые проходят в деревне, заправляли девушки, а не парни. Они снимали дом, в котором собираются на «беседы», а парни, обычно не имеющие своего места, гуляют по деревне, с одной беседы на другую.
Вопрос: Почему так исторически сложилось, откуда такое разграничение?
Светлана Адоньева: Я вам пока просто рассказываю, как оно было. Пока можно только озадачиться, почему сейчас не так. Итак, заказывали девушек? Смотрим на девушек.
МОЛОДЯЖКА
С одиннадцати-двенадцати лет девушки начинают собираться у какой-нибудь тетки прясть, и это называется малая беседа. Тетка по ходу дела учит девок рукоделью, учит песням и гаданиям. Но самое крутое – это быть в большой беседе. Большая беседа – это когда девки в 14-16 лет, уже без всякой тетеньки, на свои деньги выкупают избу и там проводят время. К ним приходят парни с пряниками, водкой, приходят гостить. Приходят и садятся девушкам на колени. Пластика мужского ухаживания состоит не в том, что девушка садится на колени парню, а наоборот. Вообще там много разных телесных вещей происходит, и совместные спанья разнообразные…
Вопрос: А у них там секс происходит?
Светлана Адоньева: Нет. У них происходит жесткий петтинг, который так же жестко и регулируется. Про это мало что известно. К нам в руки попал уникальный документ – дневник двадцатилетнего молодого человека, который в 45-ом году вернулся с войны в свою деревню. В дневнике он описывает свои похождения и переживания по этому поводу. Это такой фантастический нон-фикшн, который открывает дверь в удивительные отношения. Он описывает, как пришел в какую-то деревню и заночевал у тетки Лукерьи. Тетка его спрашивает: «С кем ты хочешь спать, с Таней или с Леной?» Он рассуждает: «Пожалуй, с Леной, девушка хорошая». Далее их укладывают попарно: когда парни приходят на праздники в другую деревню, их там укладывают спать, кого с кем, но спят они при этом все вместе, рядом, поэтому не дай бог честь порушить, честь порушить нельзя.
Представим себе, как была организована жизнь деревенской молодяжки. Есть несколько деревень − «куст» (раньше − приход, потом − сельсовет). Есть несколько групп парней, которые по этой территории по праздникам «гуляют», не заходя за некие границы: оттуда жен не берут, далеко. Например, кирилловские будут брать замуж белозерских, но если кто-то вдруг привез архангельскую жену, она будет до своего смертного конца зваться какой-нибудь «холмогорочкой», она будет чужой. По сути, существовал принцип территориального брачного серфинга. Мы это назвали «праздничной миграцией». Кроме того, на праздниках парни должны были драться. Причем всегда было известно, кто победит – всегда местные, пришедший будет побежден. Так было принято. А барышни в это время сидят в своих съемных «фатерах», на беседах, и ожидают гостей. И вот парни говорят девкам из своей деревни: «Пожалуй, Настю стоит перевести из малой беседы в большую». Тогда девушки из взрослой беседы приходят за Настей и говорят: «Пошли!» Настя, как вы понимаете, становится просто комсомолкой на фоне ровесниц-пионерок. Вообще, вся эта история – жизнь деревенских девок и парней – возраст стяжения славы, сплошной агон, наработка социального успеха. Это то, что в психологии называется персонной жизнью. Собственная задача парней и девушек и задача их старших свойственников и родственников − создать положительную репутацию привлекательного во всех отношениях жениха или невесты.
Сеть коммуникаций вокруг молодяжки была сложно организована, это был маркетинг в чистом виде. Нужно было «нахваливать» своих девушек, что было задачей старших женщин рода. Княгиня молодая – так величают невесту во время свадебного ритуала. Она – самый высший чин, она – эталонная персона, и конечно же девушке очень хочется такой стать. (Современная женская мечта о пышной свадьбе и белом платье − оттуда). Как мы знаем, сказка на этом заканчивается. Именно на этом моменте. Вот он, миф этого возраста – волшебная сказка, которая заканчивается свадьбой. Но прошу обратить внимание, что и у мужчин свадьба завершала первый жизненный этап…
СЮЖЕТ ПАРНЯ
Теперь поговорим о жизненном сюжете парня. С сюжетом девки они несимметричны. Тут все по-другому. С 4-5 лет он уже помогает отцу и старшим мужчинам в их мужской работе. Его очень рано вовлекают в мужское сообщество. Сначала через отца, а позже через включение в группу сверстников-подростков – шатию. Шатия, ватага, по-разному это называется, – группа парней, где есть лидер, он же атаман, он же заводила, есть гармонист. Например, в деревенских драках никогда не бьют гармониста, потому что драка происходит под гармонь, и вообще драка на празднике имеет свой сценарий. На драку провоцируют какие-нибудь десятилетние задиры, бросающие камни, далее вступают парни и позже особый состав – старшие парни, отслужившие в армии. Была определенная телесная пластика. Может быть, вы видели, как дедушки пляшут какого-нибудь «русского» на полусогнутых коленках? Русская борьба имитирует это движение. На Вологодчине это называется ломаться. Частушки обычные переходят в частушки, провоцирующие драку, «гармонь идет на развал», то есть гармонист начинает играть особым образом.
Прекращение игры на гармони означает прекращение драки. Если во время драки случался какой-то инцидент, старались не вмешивать власти. Все решалось по обычному праву, рассматривалось, как несчастный случай. Таким образом, мальчики встраиваются в мужское сообщество: с горизонтальными отношениями шатии и вертикальными отношениями подчинения абсолютному авторитету отца. В отличие от девки, у парня вообще не было своего особого имущества, своего сундука. Он всегда работает на семью, и все, что зарабатывает, отдает отцу.
Вопрос: Раб семьи…
Светлана Адоньева: Он – семейный престиж. Потому что мужчина всегда демонстрирует себя через своих сыновей. Например, в 80-90-е годы 19-го века именно костюм молодого мужчины – парня – меняется в городскую сторону. Первые часы, первые жилеты, хромовые сапоги и всякие прочие такого рода городские прелести покупаются в первую очередь парню. Состоятельность крестьянского двора определялась тем, сколько держали лошадей. А лошадей в крестьянском хозяйстве держали столько, сколько было взрослых мужчин в семье. Мало того, земельный надел выделяется на мужскую душу. Чем больше у тебя сыновей, тем больше у тебя земли и тем больше у тебя лошадей. Итак, возрастной этап девок и парней прошли. Какой следующий этап?
Вопрос: Молодуха!
СВАДЬБА
Светлана Адоньева: Да. Давайте посмотрим в самых общих чертах, что разыгрывается в свадьбе? С одной стороны, невеста – самая прекрасная, княгиня, и это всем демонстрируется. С другой стороны, она мертвая, и это тоже демонстрируется: у нее нет имени, к ней нельзя прикасаться, она разговаривает только причитая. То есть она говорит на языке мертвых, и к ней обращаются на языке мертвых. Это не фигура речи, это так и есть: причитание – это особая интонация, позволявшая «высказать горе», общий для всех способ взрыда, всхлипа и вздоха. В каждой традиции она одна и та же и для свадьбы, и для похорон. Это музыкально-мелодическая форма, которая вводит в экстатическое состояние и делает это очень быстро. При повторе четвертой фразы текут слезы – это техника.
Вопрос: Она на дыхании поставлена?
Светлана Адоньева: Да, на дыхании. Это техника, которой причетница управляет и, тем самым, управляет аудиторией. Все не так безумно – ах, завопили, заорали – ничего подобного. Если невеста не умеет голосить, а она чаще всего не умеет, то есть тетушки, держащие ее с двух сторон – подголосницы, подлокотницы. Они начинают фразу, а молодуха подвывает конец фразы, но они это делают от первого лица, от ее лица, тем самым вводя ее в это состояние. Ее заставляют плакать. Девушка выходит за любимого Ванечку, и все вроде бы хорошо, но ей говорят: «Нет, все нехорошо. Все очень нехорошо, ты вообще-то должна умереть. Ты сейчас умираешь. Мы сейчас снимаем с тебя твою одежду, расплетаем тебе косы». И в этот момент поют:
«Ой, теперь пошла да воля вольная, Ой, как из избы-то пошла во двери, Ой, из дверей-то пошла на улицу. Ой, как улицей-то пошла девицею, Ой, как по горам-то да пошла заюшкой, Ой, как по подгорью да горностаюшкой, Ой, как по лугам-то пошла лисицею, Ой, как по лесам-то пошла куницею, Ой, как по белым озерам белой лебедью, Ой, как синим морем да серой утицей. Ой, как синее морюшко всколыбалоси. Ой, как серая утица захлебаласи. Ой, тут воля с неволюшкой повстречаласи. Ой, как ты откуда да идешь, волюшка? Ой, от душечки-то да красной девицы. Ой, как ты же куда-то пошла, неволюшка? Ой, как к душечке-то да красной девице. Ой, девочья жисть мине кончается. Ой, как бабья жисть-то да надрекается».
От девушки отделяется ее прежняя душа, и в этот момент в нее потихонечку входит другая душа, которая теперь должна в ней поселиться. А дальше начинается драма ее жизни…
